Украина-чан пришла поздно вечером. Лёгкий ветер колыхал её длинные жёлто-синие ленты, а шаги были тихие, как у человека, который слишком давно привык ходить осторожно.
— Ты снова пришла без стука, — тихо сказала Россия-чан, не оборачиваясь. — А ты всё ещё делаешь вид, что не ждёшь меня, — ответила Украина-чан с горькой улыбкой.
Между ними висело напряжение, сотканное из старых песен, общих дорог и неизлечимых ран. Они были как две души, которые слишком давно знают друг друга, чтобы быть чужими, и слишком сильно обожглись, чтобы быть близкими.
Украина-чан подошла ближе, коснулась пальцами плеча России-чан. — Я устала от того, что мы всё время боремся. — Я тоже, — прошептала Россия-чан. — Но мы обе слишком упрямые.
Они встретились глазами. В этом взгляде было всё — боль, память, усталость… но и тепло, которое никак не угасало, несмотря ни на что.
Россия-чан осторожно взяла её за руку. — Может, когда‑нибудь мы научимся говорить не через гром и бурю… а словами. — Может, — улыбнулась Украина-чан. — Я всё ещё верю в это.
И в этот момент между ними не было политики, прошлого, границ — только две девушки, связанные давно запутанными, но настоящими чувствами.
Ночь опустилась на старый дом. Украина‑чан ходила по комнате взад и вперёд, как тень, которая не может найти себе места. Злость жгла грудь, но под ней дрожал страх потерять то немногое, что ещё осталось.
Дверь распахнулась — в комнату вошла Россия‑чан. Её глаза блестели так, словно она пришла не разговаривать, а сражаться.
— Ты снова пропала на несколько дней, — сказала она холодно. — А ты снова думаешь, что имеешь право требовать объяснений, — резко ответила Украина‑чан.
Воздух между ними густел, как перед грозой.
— Я волновалась, — голос России‑чан дрогнул едва заметно. — Ты называешь это волнением? — горько усмехнулась Украина‑чан. — Это контроль.
— А ты сбегаешь от меня, когда я пытаюсь быть честной! — Честной? — Украина‑чан шагнула ближе. — Ты не умеешь говорить без стен.
Россия‑чан подошла почти вплотную. Лицо к лицу. Их дыхание смешалось — нервное, тяжёлое, неровное.
— Скажи хоть что‑то настоящее, — прошептала Россия‑чан. — Я зла на тебя, — тихо ответила Украина‑чан. — И в то же время… мне больно, что ты вообще пришла.
Россия‑чан осторожно коснулась её руки — быстро, будто боялась, что её оттолкнут.
— Я не хочу терять тебя, — сказала она тихо, но с огнём в голосе. — А я не хочу всё время с тобой воевать, — прошептала Украина‑чан.
Несколько секунд они стояли так, две стихии, уставшие разрушать друг друга.
Первая не выдержала Украина‑чан — наклонилась и упряла лоб ей в плечо.
— Давай не будем снова кричать, — сказала она. — Давай попробуем ещё раз, — ответила Россия‑чан и обняла её так, будто боялась отпустить.
Напряжение медленно растворялось. Не исчезало — просто становилось мягче. Терпимее. Живым.
И в этой тишине они были просто двумя упрямыми, сильными, раненными девушками, которые наконец позволили себе хотя бы минуту не быть врагами.
Ветер за окном усиливался, шторы дрожали, ніби сама ніч слухала їхню розмову.
Россия‑чан всё ещё держала Украину‑чан в объятиях, но это были не мягкие, спокойные объятия — а нервные, напряжённые, такие, что больше похожи на попытку удержать что‑то ускользающее.
Украина‑чан первой подняла глаза.
— Ты слишком сильно сжимаешь, — тихо сказала она. — Потому что боюсь, — прошептала Россия‑чан. — Я не знаю, как иначе тебя не потерять.
Украина‑чан шагнула назад — ровно на столько, чтобы увидеть её лицо целиком. Глаза России‑чан блестели. Но не от злости. От усталости. От чувств, которые давно перевалили через край.
— Мы обе устали, — сказала Украина‑чан мягко. — Ты от борьбы… и я тоже.
Россия‑чан отвела взгляд.
— Я не умею по‑другому. Я всегда всё ломаю. — А я всегда всё чиню, — сказала Украина‑чан, чуть улыбнувшись, но в этой улыбке было больше печали, чем радости.
Наступила пауза — тяжёлая, глубокая, почти хрупкая.
Украина‑чан осторожно коснулась её пальцев.
— Знаешь, — сказала она. — Мы всё время идём навстречу, как две грозы. Но, может… нам стоит попробовать быть дождём. Не бурей. Не ураганом. Просто дождём.
Россия‑чан подняла глаза — впервые за ночь в них появилась мягкость, которая обычно была спрятана под слоями льда и гордости.
— Ты хочешь попробовать снова? — спросила она почти неслышно. — Я хочу попробовать быть честными, — ответила Украина‑чан. — И не прятаться за злостью, когда нам больно.
Россия‑чан сделала шаг вперёд. Её ладонь коснулась щеки Украины‑чан. Неуверенно. Аккуратно, будто она снова училась этому жесту с самого начала.
— Я… скучала, — сказала она, словно признавалась в кражe.
Украина‑чан накрыла её руку своей.
— Я тоже, — прошептала она. — Больше, чем хотела бы.
И в темноте, под гул ветра, две уставшие, упрямые души хоть на минуту нашли снова то, что давно потеряли: тихое, осторожное — но всё же настоящее тепло.
Тишина в доме держалась недолго.
Внезапно дверь распахнулась так, будто кто‑то ударил по ней ногой. Россия‑чан и Украина‑чан одновременно дёрнулись — и почти синхронно разжали руки.
На пороге стояла Беларусь‑чан.
Невысокая, крепкая, с растрёпанными светлыми волосами, в старой куртке, на которой висели какие‑то нашивки, неясно откуда взятые. В руках — большая бутылка мутноватой жидкости.
— Ну здарова, голубушки, — сказала она, переступив порог без приглашения. — Я вам тут… эээ… настойку принесла. Домашнюю. Картофельную. Чисто для дипломатии.
Она широко улыбнулась, так, будто гордилась своим «подарком». От бутылки слегка пахло… опасно.
Украина‑чан приподняла бровь. Россия‑чан прикрыла лицо ладонью.
— Беларусь… — устало произнесла Россия‑чан. — Ты опять…
— Ага‑га! Опять! — радостно перебила Беларусь‑чан, ставя бутылку прямо на стол, так что она бухнула так, что дрогнули стены. — А шо? Дружить надо! Мир, любовь, картошка!
Она прыснула от собственных слов.
Но через несколько секунд стало ясно: Беларусь‑чан пришла не просто «в гости». Что‑то было не так — под улыбкой пряталась тревога.
Украина‑чан заметила это первой.
— Ты… дрожишь, — тихо сказала она. — Да никто я не дрожу, это у вас пол холодный просто! — отмахнулась Беларусь‑чан, но пальцы её всё равно сжались слишком сильно.
Россия‑чан сделала шаг к ней.
— Что случилось?
Беларусь‑чан попыталась отшутиться, но голос сорвался. Она села на стул и взглянула на обеих — устало, беспомощно.
— Я…— начала она, и вдруг смех пропал. — Я боюсь. У меня там… всё сложно. И тяжело. И… я устала одна это тянуть.
Украина‑чан и Россия‑чан переглянулись. Только что они с трудом находили слова друг для друга — и вдруг перед ними стояла третья, которая нуждалась в них обеих.
Россия‑чан первой подошла и положила руку на её плечо. Украина‑чан — на второе.
— Мы рядом, — сказала Украина‑чан спокойно. — Вместе разберёмся, — добавила Россия‑чан.
Беларусь‑чан вскинула глаза, удивлённая — она явно ожидала упрёков или смеха, а не тепла.
И внезапно… Их троих объединила не дипломатия, не прошлое и не политика — а простая человеческая слабость, которую одна не смогла скрыть.
Беларусь‑чан фыркнула, но её голос стал мягче:
— Ну… ладно. Если так… Тогда… держите бутылку крепче. С этим лучше не шутить.
Трое девушек рассмеялись — уставшими, но настоящими голосами. И в этой хаотичной, странной, почти комичной ситуации Россия‑чан и Украина‑чан почувствовали: их связь стала только крепче — потому что они теперь держали не только друг друга, но и ту, которая всегда приходила внезапно.
После тяжёлой ночи дом будто выдохнул вместе с ними. Лампочка над столом мерцала тёплым золотым светом, а трое девушек сидели вместе — так тихо, что даже ветер перестал ломиться в окна.
Беларусь‑чан укуталась в старый вязаный плед и тихо потягивала горячий чай (после картофельного самогона ей уже хватило). Украина‑чан сидела рядом, держала её за руку, чтоб та не дрожала. Россия‑чан молча поправляла плед, который всё время сползал с плеч Беларуси‑чан.
Иногда они смотрели друг на друга — и впервые за долгое время в этих взглядах не было ни колкостей, ни страха. Только усталость… и неожиданное тепло.
Беларусь‑чан усмехнулась:
— Вы как две курочки, которые меня под крыло взяли. Ну вы даёте…
Украина‑чан улыбнулась. Россия‑чан тихо хмыкнула, но отвернулась — чтобы никто не заметил её смущения.
Это была мягкая, редкая ночь, когда все трое позволили себе просто быть людьми.
С первыми лучами солнца нешто зміналося.
Россия‑чан проснулась, увидела, что Украина‑чан спит рядом, а Беларусь‑чан свёрнута клубочком у ног — и резко вскочила, будто кто‑то застал её за чем‑то запрещённым.
— Я… эээ… вообще‑то не нуждаюсь ни в чьей помощи! — пробормотала она, отворачиваясь. — Ти ж сама вночі чуть не плакала, — зевнула Украина‑чан. — Н‑не правда! Ты всё выдумала! Просто… просто холодно было! Да!
Беларусь‑чан потянулась, прикрывая рот:
— Ой, почалося… Цундере‑режим активирован.
Россия‑чан вспыхнула.
— Я НЕ ЦУНДЕРЕ!
Но от этого выглядела ещё больше… цундере.
Украина‑чан только улыбнулась уголками губ. Всю ночь она держала её за руку — и теперь знала: под этой колючестью скрывается тепло, которое Россия‑чан не умеет показывать.
Дверь распахнулась второй раз за сутки. Но на этот раз не пинком, а слишком уверенно, слишком громко — будто так и должно быть.
На пороге стояла США‑чан: высокая, уверенная, в яркой куртке, с ослепительно белой улыбкой. Рядом — Израиль‑чан: миниатюрная, быстрая, с пронзительными глазами и ноутбуком под мышкой.
— Morning, girls! — бодро сказала США‑чан. — Мы пришли проверить, как вы тут.
— Ага, — добавила Израиль‑чан, прищуриваясь. — И у меня таки вопросы. Большие вопросы.
Россия‑чан моментально напряглась. Беларусь‑чан спряталась за плед. Украина‑чан отскочила, будто внезапно вспомнила, что ей нужно «держать дистанцию».
США‑чан посмотрела на неё с тёплой улыбкой:
— Тебя всё ещё обижают? — Тебе всё ещё тяжело одной? — Мы же рядом. Мы поможем.
И Украина‑чан — ещё не успев подумать — шагнула ближе к ним. Словно рефлекторно. Словно искала кого‑то, кто даст ей уверенность, когда сердце снова путается.
Россия‑чан замерла.
— Подожди… — тихо сказала она. — Мы же… вчера… мы нашли общий язык.
Украина‑чан отвела взгляд.
— А сьогодні… не знаю. В мене знову все плутається.
США‑чан положила руку ей на плечо. Израиль‑чан кивнула, будто всё поняла.
И вдруг:
Украина‑чан развернулась к России‑чан — уже с жёсткостью в голосе. — Чому ти думаєш, що після однієї ночі все стало просто? — Чому я маю тобі вірити? — Ти не знаєш, як сильно мені болить!
Россия‑чан побледнела. Беларусь‑чан нахмурилась, прижав плед к груди.
США‑чан чуть наклонила голову:
— Знаешь… иногда нужно отойти от тех, кто делает больно.
Израиль‑чан тихо добавила:
— А иногда — нужно менять сторону.
Украина‑чан глубоко вдохнула, дрожа:
— Я… я не знаю.
Тишина стала плотной, как вязкая тень.
Россия‑чан сделала шаг вперёд.
— Украина… Я пыталась. Вчера. Правда. — Але мені мало вчора… — прошептала Украина‑чан.
Беларусь‑чан встала между ними, растерянная, но решительная:
— Девки… ну не ругайтесь. Вчера ж всё так хорошо было…
Но было поздно.
Комната будто сжалась. Утренний свет, который минуту назад казался тёплым, теперь бил в глаза холодными бликами.
Россия‑чан стояла у окна, сжав кулаки так, что косточки побелели. Украина‑чан — рядом с США‑чан и Израиль‑чан, но лицо её выдало главное: она сама боится, куда её тянет.
Беларусь‑чан встала между всеми, словно тонкая перегородка между двумя грозами, но её голос дрожал:
— Девочки… ну давайте без этого…
США‑чан шагнула вперёд, уверенная, громкая:
— Когда кто‑то делает больно — нужно выбирать тех, кто поддержит.
Россия‑чан резко повернулась:
— Я НЕ ХОТЕЛА делать ей больно!
Израиль‑чан подняла бровь — и её тихий голос был куда острее крика:
— Но ты таки сделала. Даже если не хотела.
Эти слова ударили точнее, чем нож.
Украина‑чан опустила взгляд. Россия‑чан — словно получила по лицу.
Беларусь‑чан вздохнула и шепнула:
— Ну вот… понеслась.
Украина‑чан ломается. — Ты не понимаешь, — сказала Украина‑чан тихо, но голос дрожал. — Я хочу доверять, хочу! Але… коли я з тобою — одна частина мене тепліє, а друга кричить «тікай».
Россия‑чан шагнула ближе:
— Знаю… Я тоже запутана. Но я стараюсь! Вчера… мы ведь нашли друг друга хоть немного. Ты чувствовала это. Я тоже.
Украина‑чан закрыла глаза — и это была самая честная эмоция за всё утро.
— Я… відчувала.
США‑чан мягко, но твёрдо взяла её за плечо.
— Но чувства — не всё, honey.
Израиль‑чан добавила:
— И таки не всегда правильный выбор.
Россия‑чан обернулась к ним:
— А вы вообще понимаете, что между нами было? Или вам просто нравится всё портить?
США‑чан улыбнулась, но без тепла:
— Мы защищаем то, что нам дорого.
Россия‑чан впервые посмотрела прямо, без маски:
— А мне дорого — она.
Украина‑чан вздрогнула.
Беларусь‑чан срывается Она вдруг с грохотом поставила кружку на стол.
— Так! ВСЁ! Хватит тянуть её в разные стороны! Это не ярмарка и не рынок чувств!
Все повернулись к ней.
Она дрожала, но стояла крепко:
— Вчера вы были трое — і було тихо. Було добре. А тепер ви ламаєте це, як завжди!
Она посмотрела на США‑чан и Израиль‑чан:
— Вы — тянете її в одну сторону. — Ты, — ткнула в Россию‑чан, — тянешь в другую.
— А она… — Беларусь‑чан посмотрела на Украину‑чан мягко, почти по‑матерински, — уже не знает, кто её обнимает, а кто давит.
Украина‑чан почувствовала, как внутри что‑то щёлкнуло. Слеза скатилась по щеке, но она быстро вытерла её, будто не позволяла себе быть слабой.
Россия‑чан шагнула вперёд — но США‑чан встала между ними, словно стена.
Израиль‑чан сказала тихо, но железно:
— Ты ей не подходишь.
Украина‑чан сделала вдох — дрожащий, но уверенный:
— Я… мне нужно подумать. Одной.
Россия‑чан вздрогнула:
— Одна?.. После всего?..
Украина‑чан сжала кулаки:
— Якщо я буду поруч з кимось — я почну думати не так, як хочу, а так, як вони хочуть. А мені так не можна.
Она развернулась к двери.
Беларусь‑чан шагнула за ней:
— Я з тобою… якщо хочеш.
Украина‑чан грустно улыбнулась:
— Ні. Ти теж маєш відпочити.
И вышла.
Дверь закрылась так тихо, что тишина стала оглушительной.
Россия‑чан стояла, будто в неё выстрелили. Беларусь‑чан медленно опустилась на стул, вытирая глаза. США‑чан и Израиль‑чан переглянулись — но впервые в их взглядах не было уверенности.
Ночь дала им тепло. Утро забрало всё.
И теперь каждая из них понимала: следующий шаг Украины‑чан решит всё, и никто не знает, куда она повернёт.
Несколько дней прошли тяжело.
Россия‑чан ходила молчаливая, нервная. Слова становились короче, взгляд — тяжелее, тон — холоднее. Украина‑чан делала вид, что не замечает… но замечала. Каждый шорох, каждое недосказанное слово резало её изнутри.
И именно в этот момент, когда напряжение между ними можно было резать ножом, в комнату вошёл он.
Высокий. Стройный. Холодные голубые глаза. Чёрный военный плащ с нашивкой O.T.A.N. Стальной голос, от которого мурашки пробегали сами по себе. — «Добрый вечер…» — сказал О.Т.А.Н.-кун.
Голос мягкий. Лицо спокойное. Но в глазах что‑то блеснуло — слишком остро, слишком внимательно.
Украина‑чан невольно шагнула ближе: — «Ты пришёл… помочь?»
Он наклонился к ней, почти незаметно. Слишком близко, чтобы это было просто дружелюбие. Слишком мягко, чтобы быть искренним. — «Конечно. Я заметил, что тебе… тяжело.»
Он произнёс это так, будто видел её насквозь.
Россия‑чан дернулась, глаза сузились: — «С чего ты взял?»
Но голос предательски дрогнул.
О.Т.А.Н.-кун медленно повернулся к ней: — «Ты напряжена. Ты раздражена. Ты скрываешь что‑то. И я хочу… разобраться.»
Тишина ударила по комнате.
Украина‑чан почувствовала, как его рука мягко касается её плеча. Слишком нежно. Слишком утешающе. Но в этом прикосновении не было тепла — только расчёт.
Она чувствовала, что он использует её уязвимость. Но сердце уже било сильнее. Ей хотелось опереться хоть на кого‑то.
Россия‑чан это видела. И внутри неё что‑то рванулось — что‑то тёмное, горячее, болезненное. — «Отойди от неё», — прошипела она.
О.Т.А.Н.-кун улыбнулся — идеально спокойной, почти вежливой, но ледяной улыбкой: — «Я лишь помогаю.»
Но каждый в комнате понимал — он играет.
Он не даёт, он берёт. Не лечит — использует. Не утешает — подчиняет.
И Украина‑чан вдруг поняла: Он хочет её на своей стороне… Но давать ничего взамен не собирается.
Последние дни что‑то в России‑чан менялось.
Она молчала чаще. Смотрела дольше. А когда О.Т.А.Н.-кун появлялся в комнате — её пальцы сами собой сжимались в кулак.
Она видела, как он «случайно» дотрагивается до плеча Украины‑чан. Как наклоняется слишком близко. Как улыбается тем самым ледяным взглядом, который когда‑то… который когда‑то сводил с ума её саму.
Да, она не могла отрицать. Давным-давно, когда они впервые встретились, она мечтала о нём — красивом, сильном, загадочном. Но мечта рассыпалась, как только она увидела, что в его улыбке нет тепла. Только расчёт.
Теперь же он был рядом с Украиной‑чан. Слишком рядом.
И Россия‑чан чувствовала, как что‑то внутри неё клокочет так, что ей самой становилось страшно.
Беларусь‑чан вошла в комнату, звеня бутылками домашнего морса и корзиной еды.
— «Девочки, я всё вижу. Надо вам воздухом подышать. Пойдёмте на пикник. Все трое.»
Россия‑чан нахмурилась, но согласилась. Украина‑чан сначала колебалась… но всё же вышла с ними — ей хотелось отвлечься от тяжёлых мыслей.
Лесная поляна оказалась тихой и солнечной. Беларусь‑чан развалилась на пледе, как хозяйка деревни, закатывая рукава:
— «Так. Украина‑чан. Послушай нас минуту.»
Украина‑чан подняла глаза. Внутри у неё всё колебалось: О.Т.А.Н.-кун казался таким спокойным, уверенным… Но почему его прикосновения оставляли холод, а не поддержку?
Россия‑чан села рядом, не смотря в глаза:
— «Он… не тот, кем кажется. Он тянется к тебе не потому, что ты ему важна. Он видит, что ты уязвима… и пользуется этим.»
Голос её был низким, чуть дрожащим — от злости или от страха, она и сама не знала.
Беларусь‑чан фыркнула:
— «Да он вообще из тех, что зайдут в дом под видом «миротворца», а потом…» Она махнула рукой. — «Короче. Мы тебя не зажимать пришли. Мы просто… переживаем.»
Украина‑чан опустила глаза. В груди стало странно тепло — не восторг, не любовь… а тихое чувство, что о ней действительно заботятся, а не используют.
Она вздохнула:
— «Я… не знаю. Но… может, вы правы.»
Россия‑чан впервые за долгие дни посмотрела на неё прямо. И в этом взгляде не было агрессии. Только усталое, искреннее человеческое:
— «Мне важно, чтобы ты была в безопасности.»
Украина‑чан не улыбнулась… но и не отвернулась.
И между ними легла новая тишина — не тягучая и колючая, а спокойная, ровная. Нейтральная, но уже не враждебная.
Ночь перед пикником выдалась напряжённой. Украина‑чан долго стояла перед высоким овальным зеркалом, держа в руках свой старый, дорогой сердцу ДонУБас — кружевной аксессуар, который она берегла с юности. Он пережил с ней множество этапов жизни, и потому она хотела надеть его, чтобы выглядеть «хоть немного увереннее» перед настырным ОТАН‑куном, который то и дело появлялся рядом в последние дни.
Россия‑чан стояла неподалёку, облокотившись на дверной косяк. На лице — смесь тревоги, ревности и горечи, которую она никак не могла спрятать.
— Ну… как я выгляжу? — тихо спросила Украина‑чан, повернувшись вполоборота.
Она ждала поддержки. Она давно не слышала от России‑чан простого тёплого слова.
Но в этот момент Россия‑чан увидела, как Украина‑чан мысленно уже стоит рядом с ОТАН‑куном, и холодок прошёл по её спине.
— Слишком… вызывающе. Для него. — выдохнула она, сдерживая дрожь в голосе.
Украина‑чан нахмурилась. — Почему тебе вообще не всё равно? Ты же сама отдалилась!
Россия‑чан не выдержала. — Потому что этот тип тебе не поможет! Он только говорит красивые слова, а потом делает всё так, чтобы было выгодно ему… — Но она не договорила — на глаза навернулись слёзы злости.
И вот в момент, когда Украина‑чан поправила тонкие лямки ДонУБаса, Россия‑чан сделала шаг вперёд и — сама того не планируя — резко потянула на себя кружево, словно пытаясь удержать хоть что‑то, что между ними осталось.
— Не трогай! — вскрикнула Украина‑чан и дёрнула в обратную сторону.
Хлопок. Звонко, словно струна лопнула.
ДонУБас расползся на две половины, упав обеим к ногам.
Молчание стало оглушающим.
Украина‑чан, побледнев, смотрела на порванные кружевные остатки — на символ того, что связывало их когда‑то.
Россия‑чан стояла неподвижно, будто только что сама ударила себя.
И в этот момент обе поняли:
Это — точка невозврата. Вернуться к прежним отношениям уже невозможно.
Украина‑чан сорвала взгляд с России‑чан и, не говоря ни слова, вышла из комнаты. Дверь захлопнулась так громко, будто поставила печать на их разрыве.
Россия‑чан осталась в тишине, с половиной порванного ДонУБаса в руках… и с чувством, что потеряла не аксессуар — а часть себя.